Петербург (роман)

«Петербу́рг» — роман Андрея Белого. Первая часть книги была написана им всего за несколько недель в 1912—1913 годах вследствие «наития», испытанного при восхождении на пирамиду Хеопса. Роман широко признан в качестве вершины прозы русского символизма и модернизма в целом; В. В. Набоков ставил его рядом с «Улиссом» Джойса. В 1922 году автор радикально отредактировал произведение, сократив текст примерно на треть, однако «канонической» версией считается первая.

Петербург
Первое отдельное издание романа
Жанр	роман
Автор	Андрей Белый
Язык оригинала	Русский
Дата написания	1912—1913 / 1922
Дата первой публикации	1913 / 1922
Цикл	Восток или Запад
Предыдущее	Серебряный голубь
Текст произведения в Викитеке

Творческая историяПравить

К работе над «Петербургом» Белый приступил осенью 1911 года, после окончания и опубликования романа «Серебряный голубь». «Петербург» замышлялся вначале как непосредственное продолжение «Серебряного голубя» и вторая часть единой трилогии, имевшей предположительное общее заглавие «Восток или Запад». Однако вскоре выяснилось, что прямого продолжения не получается.

К январю 1912 года первые главы будущего «Петербурга» написаны. Это была первая редакция романа, получившая впоследствии наименование «журнальной», поскольку она предназначалась для опубликования в журнале «Русская мысль». С его редактором, П. Б. Струве, у Белого имелась предварительная договорённость. Роман пока ещё носит заглавие «Лакированная карета», — в связи с тем «видением», которое посетило Белого в момент обдумывания фабулы (он внезапно увидел на фоне ночного Петербурга «квадрат чёрной кареты», в которой сенатор Аблеухов возвращался домой). Ознакомившись с рукописью, Струве категорически отказался печатать «Петербург» в своем журнале. В письме к В. Брюсову, который заведовал литературнo-художественным отделом «Русской мысли», он прямо утверждал, что роман написан «претенциозно и небрежно» и что Белого вообще «следует отговорить… от печатания подобной вещи, в которой проблески крупного таланта утоплены в море настоящей белиберды, невообразимо плохо написанной». Как вскоре выяснилось, на деле причины были иные: Струве был напуган антигосударственной и антибуржуазной направленностью «Петербурга», о чём и сообщил Белому Брюсов.

Белый получает предложения от других издателей и останавливает свой выбор на издательстве К. Ф. Некрасова, который понимал, что напечатать роман, отвергнутый «Русской мыслью» и уже нашумевший в Петербурге, было бы и важно и выгодно. Передав Некрасову рукопись первых трёх глав романа, Белый в марте 1912 года уезжает за границу, где он усиленно работает над продолжением романа, параллельно переделывая и переписывая уже готовые главы. В течение 1912 года Белый передал Некрасову в общей сложности первые 5 глав будущего произведения. Так была создана следующая, «некрасовская» (или «книжная», поскольку К. Ф. Некрасов предполагал выпустить роман отдельной книгой) редакция «Петербурга».

 

М. И. Терещенко

В сложной и противоречивой духовной «атмосфере» протекает жизнь Белого в 1912—1913 годах. В это же время Некрасов приступил к печатанию романа. В начале 1913 года были свёрстаны 2 первые главы, которые так и сохранились в виде корректурных листов. Издатель готов был продолжать начатую работу, но тут произошло событие, повлиявшее на дальнейшую судьбу романа. В Петербурге при ближайшем участии Блока организуется новое издательство «Сирин», которое начинает функционировать с конца 1912 года. Фактическим главой «Сирина» стал М. И. Терещенко, который близко сошелся с Блоком, желающим, чтобы «Петербург» был напечатан в этом новом издательстве. В ноябре 1912 года он сообщает Белому, что Терещенко поручил ему просить Белого прислать «новый роман для того, чтобы издать его отдельной книгой, или включить в альманах». Некоторое время Белый колеблется, он не хочет подводить Некрасова, но вскоре все же соглашается. Руководители «Сирина» выкупают у Некрасова право на издание романа. К. Ф. Некрасов не был доволен таким раскладом (он грозил выпустить в свет уже отпечатанные листы), но, не имея рукописи целиком, согласился. Белый встречается за границей с Терещенко, ещё раз перерабатывает первые главы; в середине февраля oн уже высылает начало романа в Петербург Блоку, который пере дает рукопись Терещенко. Боясь, что первые главы не произведут впечатления, Белый ручается в письме Блоку, что последующие будут «удачнее первых трех, ибо они — лишь подготовка к действию». В чём состоит смысл этой «подготовки», Белый разъясняет в одном из последующих писем, раскрывая и характер внутренней «конструкции» «Петербурга»: «эти три главы непонятны (своими длиннотами), если не принять во внимание, что со следующей главы до конца события стремительны (план построения романа: 1) томление перед грозой и 2) гроза; томление — первые три главы; гроза — последние 4 главы с эпилогом)».

В середине марта 1913 года Белый приезжает в Россию. Не останавливаясь в Москве, он уезжает в Волынскую губернию и целиком погружается в работу над романом.

В августе 1913 года выходит в свет первый сборник, где были опубликованы пролог и две начальные главы; осенью выходит второй сборник, где на печатаны третья, четвёртая, пятая главы; наконец, в марте 1914 года в третьем сборнике публикуются шестая, седьмая, восьмая главы и эпилог. Держа в руках отпечатанные сборники издательства «Сирин», в которых только что увидел свет его роман, Белый ощутил неудовлетворенность своей работой. К этому времени им уже стало овладевать желание перекроить, переиначить, переделать все, прежде созданное, — не только прозу, но и поэзию. Итак, только что дождавшись опубликования «Петербурга», Белый приступает к его сокращению.

Вторая редакцияПравить

В новой редакции «Петербург» вышел в Берлине, в издательстве «Эпоха» в 1922 году. Второе, берлинское издание не явилось неожиданностью, его появление подготовлялось начиная с 1914 года.

Новая редакция вышла треть короче первой. Как писал Белый, «новое издание — это совершенно новая книга для читателей первого издания». Как отмечают критики, в берлинской версии Белый изменил размер своей ритмизованной прозы с анапеста на амфибрахий и убрал иронию и пренебрежительные эпитеты, относимые к революционному движению. Вторая редакция обычно считается ниже первой. Евгений Замятин писал, что Белый страдает «хроническим анапеститом», а ценивший первую редакцию Набоков спародировал ритмическую прозу Белого в «Даре» и окрестил её «капустным гекзаметром»..

Иванов-Разумник выдвигает концепцию, согласно которой сокращение производилось Белым будто бы под знаком полного изменения его идеологической структуры. Это изменение, по Иванову-Разумнику, проходило по линии замены равенства «революция — монголизм» другим равенством: «революция — скифство». Иными словами, революция из явления темного, разрушительного («монголизм») превращается будто бы теперь у Белого в явление стихийное, возвышенное, ибо ее истоки уже лежат не в сфере подсознания, а в сфере неких «светлых», патриархально-первобытных начал жизни («скифство»). Нетрудно увидеть за изложением этой концепции желание Иванова-Разумника сделать Белого берлинской редакции «Петербурга» своим союзником по «скифству» (за которым отчетливо просматривается эсеровская политическая платформа), противопоставив ему Белого «сирнновской» редакции «Петербурга», который, естественно, союзником Иванова-Разумника по идеологии «скифства» стать не мог. Для него Белый эпохи берлинского издания «Петербурга» — непревзойденный мастер, тонкий и чуткий художник, превосходный стилист. <…> Однако ничего подобного мы в работе Белого над текстом «Петербурга» не находим. Наоборот, в глаза бросается спешка, с которой производилось сокращение романа и результатом которой стали многочисленные стилистические ляпсусы, недоговоренности, нарушения смысла. <…> Один из излюбленных приемов Белого при сокращении текста состоял в том, чтобы, выбросив слово (или часть фразы), либо заменить ее многоточием, либо не заменять ничем; и в том и в другом случае образуется смысловое зияние. <…> Поэтому мнение об этой редакции, как об образцовой, выполненной «с глубоким вкусом» и «тонкой выдержкой», следует признать несостоятельным. Несостоятельной следует признать и другую мысль, также высказывавшуюся относительно берлинской редакции романа, — о том, что Белый произвел сокращение текста будто бы исключительно в конъюнктурных целях, чтобы показать свою «лояльность» по отношению к советской власти.Л.К. Долгополов

Вторая редакция несколько раз перепечатывалсась в СССР (первая вышла только в 1981 году). Она же в настоящее время переиздаётся издательством «Азбука».

СюжетПравить

Петербург в начале первой русской революции. Тайная террористическая организация во главе с неким Липпанченко в октябре 1905 года требует от Николая Аполлоновича Аблеухова исполнить данное им некогда слово и совершить террористический акт против собственного отца, видного сановника Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Николай Аполлонович, давший роковое обещание в минуты отчаяния после отказа любимой женщины (Софьи Петровны Лихутиной), колеблется и не спешит его выполнять. С одной стороны, он ненавидит отца и брезгует несомненным сходством с ним, с другой же — в глубине души любит и жалеет его. Один из террористов, Александр Иванович Дудкин, должен передать Николаю Аполлоновичу узелок с бомбой-сардинницей и письмо с инструкциями.

Коробку Дудкин (алкоголик, находящийся в плену галлюцинаций) передаёт по назначению, а письмо попадает в руки Лихутиной. Из желания досадить воздыхателю и напугать его, она передает письмо, считая его чьей-то жестокой шуткой. Неожиданно для Софьи Петровны, Аблеухов воспринимает записку совершенно серьёзно. Агент охранки, связанный с Липпанченко, угрожает ему тюрьмой в случае неисполнения обещания. Тем не менее на следующий день Аблеухов находит Дудкина и, обвиняя партию в бесчеловечности, отказывается от отцеубийства. Однако выясняется, что тот вообще не знает о готовящемся теракте. Александр Иванович убежден, что здесь вкралась ошибка и дает слово все уладить.

Дудкин приходит к Липпанченко и пересказывает инцидент. Липпанченко неожиданно обвиняет «коллегу» в недостатке революционного пыла. Он утверждает, что Аблеухов доносил на товарищей и теперь заслуживает этой жестокой проверки. Дудкин внезапно понимает, что все это — ложь, а сам Липпанченко — провокатор. Следующей ночью, после сильнейших галлюцинаций, в которых он заключает договор с представителем потустороннего мира и получает благословение от Медного всадника, Дудкин закалывает Липпанченко ножницами и восседает на его труп в позе всадника Фальконе.

Тем временем Аполлон Аполлонович по рассеянности забирает «сардинницу ужасного содержания» к себе в комнату. Взрыв коробки в сенаторском доме происходит случайно и не достигает цели. Тем не менее отношения отца и сына, только-только начавшие налаживаться после возвращения из Испании супруги Аполлона Аполлоновича (которая некогда сбежала за границу с любовником), оказываются безнадежно испорчены. Бывшего сенатора ужасает несостоявшийся отцеубийца, которого он вырастил.

Чета Аблеуховых покидает столицу и отправляется доживать свои дни в деревню. Николай Аполлонович уезжает в Египет, а затем посещает страны Ближнего Востока. Он возвращается в Россию только после смерти родителей, пережив духовный переворот и возродившись для новой жизни, забрасывает Канта и читает сочинения Сковороды.

Темы и персонажиПравить

 

Фотооткрытка. М. А. Чехов в роли сенатора Аблеухова. «Петербург» («Гибель сенатора»), постановка МХАТ-2, 1925 год

Фабула романа основана на автобиографических мотивах (увлечение Любовью Дмитриевной Блок, конфликт с Блоком, красное домино). Обыгрываются многочисленные литературные тексты — от «Бесов» Достоевского до «Маски Красной смерти» Эдгара По. Образ Петербурга продолжает описания города у Гоголя и Достоевского; в качестве ключевого персонажа вводится сходящий ночью со своего пьедестала Медный всадник. Впоследствии Белый связывал рождение романа с посещением Египта и восхождением на Великую пирамиду:

Последствие «пирамидной болезни» — какая-то перемена органов восприятия; жизнь окрасилась новой тональностью, как будто я всходил на рябые ступени — одним; сошел же — другим; и то новое отношение к жизни, с которым сошел я с бесплодной вершины, скоро ж сказалося в произведеньях моих; жизнь, которую видел я красочно, как бы слиняла; сравните краски романа «Серебряный голубь» с тотчас же начатым «Петербургом», и вас поразят мрачно-серые, черноватые, иль вовсе бесцветные линии «Петербурга»; ощущение Сфинкса и пирамид сопровождает мой роман «Петербург».

Идеологическую основу составляют учения «восточников» (Эспер Ухтомский, Владимир Соловьёв), видевших в России естественное продолжение монгольской степи. Подобно тому, как в «Серебряном голубе» изображён Восток без Запада, в «Петербурге» Белый, по собственному признанию, стремился показать обречённый на гибель островок западного рационализма на Востоке (в России). Царская столица прекрасна красотой умирающего, отсюда — рассеянные по роману апокалиптические мотивы: предчувствие войны, переселений народов, революции.

В русле учений русских символистов внутренним источником действия в романе выступает извечное противостояние сил аполлонических (Аполлон Аполлонович и другие сановники) и сил дионисийских (Липпанченко и революционеры). Созвучие имён Аполлона Аполлоновича и Липпанченко не случайно, на что сам автор указывал в «Мастерстве Гоголя»:

Я же сам поздней натолкнулся на удивившую меня связь меж словесной инструментовкой и фабулой (непроизвольно осуществлённую); звуковой лейтмотив и сенатора и сына сенатора идентичен согласным, строящим их имена, отчества и фамилию: «Аполлон Аполлонович Аблеухов»: плл-плл-бл сопровождает сенатора; «Николай Аполлонович Аблеухов»: кл-плл-бл; всё, имеющее отношение к Аблеуховым, полно звуками пл-бл и кл. Лейтмотив провокатора вписан в фамилию «Липпанченко»: его лпп обратно плл (Аблеухова); подчёркнут звук ппп, как разрост оболочек в бреде сенатора, — Липпанченко, шар, издаёт звук пепп-пеппе: «Пепп Пеппович Пепп будет шириться, шириться, шириться; и Пепп Пеппович Пепп лопнет: лопнет всё».

Внутреннее родство сенатора и Липпанченко в том, что оба они — сухие догматики, пытающие подчинить волю своих (духовных и физических) сыновей — Николая Аполлоновича и Дудкина — готовым схемам; в обоих случаях — с потенциально летальными для себя последствиями. Николай Аполлонович, видя в себе дионисийское начало, носит восточные наряды и обосновывает убийство отца необходимостью истребления западной абстракции, но во сне обоим Аблеуховым является их предок-«туранец»: сыну-кантианцу под видом отца, а отцу-контианцу — под видом сына (именно он даёт разрушительные команды Николаю Аполлоновичу). Тем самым утверждается внутренняя общность Аблеуховых (в координатах соловьёвского «панмонголизма»): предок их — киргиз Аблай, выехавший в Россию в XVIII столетии.

Центральный для романа конфликт отцов и детей подсвечен многочисленными упоминаниями Сатурна (глотал детей), Кроноса (оскопил отца), Петра Первого (порвал с предками и уничтожил единственного сына). В качестве эмблемы этого конфликта преподносится дворянский герб Аблеуховых: единорог, пронзающий рыцаря. В роли единорога и рыцаря, убийцы и жертвы поочерёдно выступают отец и сын Аблеуховы, Дудкин и Липпанченко. В определённом смысле все они являются двойниками друг друга.

Формальные приёмыПравить

СтруктураПравить

Структура с разбиением на главки, прологом, эпилогом и словом «конец» пародирует условности классического романа — подобно тому, как за блестящим фасадом Петербурга эпохи классицизма кроется иррациональный мир нищих подворотен. Как бы вырванные из текста наудачу заглавия главок отсылают к «Братьям Карамазовым». Динамику повествования выявляют нестандартная пунктуация и типографика (приёмы, идущие от Стерна).

РитмикаПравить

Роман написан ритмической, или орнаментальной прозой. «В исследовании Иванова-Разумника отмечено анапестическое, насыщенное паузами строение первой редакции „Петербурга“ и амфибрахичность словесной ткани второго издания в связи с изменением отношения автора к сюжету романа», — писал Белый в «Мастерстве Гоголя». «Рессоры анапеста» в романе Белого отмечал и Набоков; в «Даре» он спародировал «капустные гекзаметры» автора «Петербурга».

ЦветописьПравить

Эмоциональное состояние героев передаётся цветовой динамикой городского пейзажа, написанного в технике литературного пуантилизма. Белый связывал с цветами определённые эмоции: так, розовый цвет для него символизирует надежду, красный — глашатай конца света. В романе преобладают тусклые оттенки монохромной гаммы, преимущественно тёмные и смазанные. Городской пейзаж — почти нуаровый, с преобладанием дождей и туманов. Протекающая по мостам и проспектам людская толпа распадается на отдельные части тела и «икринки».

Теософский аспектПравить

Теософское учение, которым в годы написания романа интересовался Белый, постулирует, что материю порождает сознание. Порождения мозга объективируются в «астральной» плоскости и обретают самостоятельное бытие вместе со способностью воздействовать на физическую реальность. В романе это учение преломляется в рассуждениях повествователя о том, что жёлтый особняк и чёрная карета сенатора родились в его сознании и «забытийствовали»: сенатор сравнивается с Зевсом, а дом — с родившейся из его головы Афиной Палладой. Процесс творчества для повествователя — «праздная мозговая игра», игра демоническая в том смысле, что она не направлена к высшей цели и самоценна: «Мозговая игра — только маска; под этою маскою совершается вторжение в мозг неизвестных нам сил».

Фигура повествователя представляет проблему для истолкователей романа в силу своей многоголосости. Начинается пролог в сказовой манере, напоминающей Гоголя, а заканчивается на ноте высокой риторики. Подобные стилистические сдвиги намекают на существование нескольких рассказчиков. В отличие от романов XIX века, рассказчик у Белого не всеведущ; он то и дело вмешивается в повествование и, подтрунивая над читателем, «обрывает его нить». Он принадлежит к тем повествователям, которые ненавидят читателя; Белый и сам уподоблял свои книги бомбам, которые он мечет в читателей.

В одной из статей Белый назвал вселенную своего романа «иллюзорным миром майя». К иллюзорности происходящего периодически привлекает внимание читателя и сам повествователь. Мысли не принадлежат персонажам, а внушаются им извне или «нисходят» (в случае Николая Аполлоновича — под видом птиц). Дудкину внушает разрушительные планы «монгол», лицо которого ночью проступает на стене в его чердачной комнате. За Николая Аполлоновича думает сардинная коробка (где тикает бомба), или «Пепп Пеппович Пепп» — шарообразная фигура из его детских кошмаров.

Автор о книгеПравить

Революция, быт, 1905 год и т. д. вступили в фабулу случайно, невольно, вернее, не революция (её не касаюсь я), а провокация; и опять-таки провокация эта лишь теневая проекция иной какой-то провокации, провокации душевной, зародыши которой многие из нас долгие годы носят в себе незаметно, до внезапного развития какой-нибудь душевной болезни (не клинической), приводящей к банкротству; весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм; если бы мы могли осветить прожектором, внезапно, непосредственно под обычным сознанием лежащий пласт душевной жизни, многое обнаружилось бы там для нас неожиданного, прекрасного; ещё более обнаружилось бы безобразного; обнаружилось бы кипение, так сказать, несваренных переживаний; и оно предстало бы нам в картинах гротеска. Мой «Петербург» есть в сущности зафиксированная мгновенно жизнь подсознательная людей, сознанием оторванных от своей стихийности; кто сознательно не вживется в мир стихийности, того сознание разорвется в стихийном, почему-либо выступившем из берегов сознательности; подлинное местодействие романа — душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговою работой; а действующие лица — мысленные формы, так сказать, недоплывшие до порога сознания. А быт, «Петербург», провокация с проходящей где-то на фоне романа революцией — только условное одеяние этих мысленных форм. Можно было бы роман назвать «Мозговая игра».

— Из письма к Иванову-Разумнику, 1913

Мнения и оценкиПравить

• После выхода романа Вячеслав Иванов опубликовал в газете «Утро России» (1916, № 148) эссе о нём, озаглавленное «Вдохновение ужаса»: «Есть нечто устойчивое и прочное в этом зыблемом мареве; в устойчивых и прочных очертаниях будет оно, думается, мерцать и переливаться воздушными красками и в глазах будущего поколения. Навек принадлежит эта поэма истории не только нашего художественного слова, но и нашего народного сознания, как ни странно утверждать это о бреде сновидца».
• Художественно-мемуарная книга Ольги Форш «Сумасшедший корабль» (1930) включает целую лекцию о «Петербурге» как «романе итогов», подводящем черту под петербургским периодом русской литературы и истории. Авторство этой лекции в книге приписано Сохатому (под этим именем выведен Евгений Замятин):

Белый гениально угадал момент для подведения итогов двухвековому историческому существу — Петербург — и синтетическому образу — русский интеллигент. Так нужно было для задания. А задание — сдача в летопись мира отжившего исторического существа Петербург и населявшего его интеллигента. У нас плохо умеют читать, не то бы Аблеухов мог стать нарицательным именем, как Печорин. Последний, синтезированный Андреем Белым перед гибелью русский интеллигент — он в придачу же Евгений, сражённый рукой Медного всадника.

• Н. A. Бердяев в размышлениях по поводу романа «Петербург» писал насчёт автора, что «со временем будет признана его гениальность, больная, не способная к созданию совершенных творений, но поражающая своим новым чувством жизни и своей не бывшей ещё музыкальной формой».[1] Архивная копия от 18 декабря 2010 на Wayback Machine
• Евгений Замятин писал: «Во втором романе царский Петербург показан Белым как город, уже обреченный на гибель, но ещё прекрасный предсмертной, призрачной красотой. В этой книге, лучшей из всего, написанного Белым, Петербург впервые после Гоголя и Достоевского нашел своего настоящего художника».[2] Архивная копия от 19 декабря 2009 на Wayback Machine
• В. В. Набоков считал «Петербург» «дивным полётом воображения Архивная копия от 16 октября 2016 на Wayback Machine» и лучшим романом XX века (недоступная ссылка) после «Улисса».
• В некрологе Белого, подписанном среди прочих Пастернаком, утверждалось, что «Джеймс Джойс — ученик Андрея Белого».[3] Архивная копия от 23 сентября 2009 на Wayback Machine
• М. А. Чехов одной из лучших своих ролей считал роль сенатора Аблеухова в постановке «Гибели сенатора» (пьесы, написанной А. Белым по мотивам романа) вторым МХАТом в 1925 году.
• В своей книге о Фуко «великим романом Архивная копия от 19 июля 2014 на Wayback Machine» назвал «Петербург» французский философ Жиль Делёз.

ЛитератураПравить

ИзданиеПравить

• Белый, Андрей. Петербург. Роман. Вступ. статья А. С. Мяс никова, послесловие П . Г. Антокольского, коммент. Л . К. Долгополова. — М.: Художественная литература, 1978. — 389 с.
• Белый, Андрей. Петербург: роман в восьми главах с прологом и эпилогом / изд. подгот. Л. К. Долгополов. — СПб.: Наука, 2004. — 699 с. — (Литературные памятники). — ISBN 5-02-026981-6.

ИсследованияПравить

• Долгополов Л. К. Андрей Белый и его роман «Петербург». — Л.: Советский писатель, Ленингр. отд-ние, 1988. — 416 с. — 30 000 экз.
• Молодяков В. Э. Как издавался «Петербург» А. Белого (По документам из архива Л. К. Долгополова) // Литературный факт. — 2017. — № 5. — С. 373—415. — doi:10.22455/2541-8297-2017-5-373-415.